Ведь все-таки, если это настоящая лесбиянка, а не какой-нить позер или би, у нее будут какие-то особенные взгляды и очень много другого.

Иди делай))

Я повторюсь:не все хотят иметь детей.

А кто у нас очки носит?
Тааак, мля, зафлудили тут все!Щас, ну-ка...

Медузия стояла на берегу океана. Сухой ветер июльского полдня трепал ее рыжие волосы, шаловливо играл с прядями, заставляя их щекотать ей щеки и застилать глаза.
Меди смотрела на солнце, на бирюзовую воду и золотой, нагретый лучами песок. Пейзаж будто был усыпан крошечными искорками, он светился, колол глаза и был таким наиграно-прекрасным, что хотелось стереть его ладонью – столь ненатуральным он казался.
Меди глубоко вдохнула морской воздух, соленый и горячий, и присела на огромный прибрежный камень. Вода плескалась у самых ног женщины, сквозь волны искрился мелкий песок.
Ветер трепал ее волосы.

- Медузия, это наша новая ученица, Маша Феклищева, - академик добродушно улыбался, глядя на десятилетнюю девочку.
- Здрасти, - Маша, смущаясь и нервничая, сидела в кресле в кабинете академика. Первое, что поразило Меди в этой девочке, были глаза – огромные, серо-голубые и прозрачные, как небо после летнего дождя.
- Здравствуй. Академик, какое отделение? – Медузия продолжала внимательно рассматривать Машу, которая краснела и совершенно не знала, куда деть руки.
- Светлое. Но есть проблема – наследственное проклятие или что-то вроде того. Маша по ночам превращается в пантеру, надо предупредить соседок по комнате, - Сарданапал безмятежно откинулся на спинку стула и подбросил пару кусков мяса в клетку с книгами. Фолианты незамедлительно набросились на угощение, капельки крови долетели до Маши и осели у нее на щеке. Медузия поймала себя на мысли, что алая кровь на белоснежно-фарфоровой коже этой девочки выглядит просто прекрасно.
- Хорошо, я поселю ее с кем-нибудь из старших, - Медузия подала Маше руку и повела на Жилой Этаж.

Меди сидела в своем кабинете. Был холодный мартовский вечер, косые струи дождя заливали стекло, шумели, стучали, носились за окном, мешая сосредоточиться. Единственное, чего хотелось в такую погоду – это горячего чая с мятой, теплого пледа и пляшущего огня за витой каминной решеткой.
Медузия со вздохом взяла следующую тетрадь из высокой стопки на краю стола и начала проверять очередную бездарную домашнюю работу. «Боже, как же я устала… Рутина, рутина… Рутина на протяжении веков, каждый день одно и то же. Странно, работаю среди детей и совершенно не чувствую их энергии, жизненной силы или как там еще это все называют… Варюсь себе в своем бульоне, медленно старею… Старею? Если бы…»
Плавные, лениво-грустные мысли Меди прервал стук в дверь. Стук совершенно необычный – не глухой и сухой, а яркий, громкий, четкий. Барабанная дробь на военном параде, а не стук.
- Войдите, - устало проговорила Медузия, отметив, все же, окраску стука.
В приоткрытом дверном проеме показалась голова Маши Феклищевой – талантливой девочки со второго курса, к которой Меди питала необъяснимую симпатию, но никогда близко не общалась.
- П-простите, Медузия Зевсовна, - робко начала Маша. – Простите, что отвлекаю, но… я не сдала работу и…
- Маш, не тяни. Что случилось-то? – Медузия с удивлением смотрела на девочку – неужели она действительно так боится, что может помешать преподавателю?..
- Я не понимаю, как делать задание 18, я абсолютно не понимаю, как отпугнуть мертвяка и как убить кикимору, - на одном дыхании выпалила Маша и залилась алой краской. Меди вновь отметила, насколько красиво алый смотрится на молочной коже…
- Ничего страшного, это довольно сложный материал. Если хочешь, я могу объяснить тебе его прямо сейчас, - Медузия отложила тетради и кивком указала на кресло напротив своего стола. Маша робко зашла в кабинет и присела на краешек кресла.
- С-спасибо, Медузия Зевсовна, - опять заикаясь, сказала девочка.
Меди раскрыла перед Машей учебник и принялась объяснять материал.
Час спустя, убедившись, что девочка усвоила тему и выполнит работу к завтрашнему занятию, Медузия спросила у нее:
- Маш, как твои превращения? Я слышала, ты теперь живешь одна…
Феклищева, только-только расслабившаяся, привыкшая к обстановке и Меди, вздрогнула и подняла на женщину свои огромные, грустно-серые глаза:
- Н-нормально все… Ну, почти. Больно только очень превращаться, а так все хорошо… И живу одна, но это ничего, так даже лучше… - в голосе девочки появились странно-холодные, столь несвойственные ей ноты.
- Стой. Превращение-то почему у тебя болезненное? Обычно боли не бывает, вроде… - Меди удивленно посмотрела на девочку, которая вытянулась в кресле в натянутую струну.
- Потому что проклятие это, а не врожденное, вот почему, - огрызнулась Маша и тут же залилась краской. – Простите, Медузия Зевсовна, - пролепетала она, испугавшись своей грубости.
- Ничего, - Меди предпочла не заострять внимания на этой вспышке злости в Машином голосе. Но злости ли? Может, это полыхнула боль, которую девочка чувствует каждое полнолуние? – Кто проклял-то тебя?
- Прокляли не меня, а еще мою бабку, а проклятье по женской линии передается, вот отец мой избежал «подарочка», - криво ухмыльнулась Маша. – Зато я за двоих теперь отдуваюсь, его доля на меня перешла.
Медузия посмотрела на девочку с жалостью и страхом. Что же должна чувствовать Маша, если, всегда такая спокойная и робкая, сейчас говорит с ней стальным, безликим тоном?..
Меди упустила момент, когда сблизилась с Машей. Когда девочка стала приходить к ней сначала раз в неделю, потом два, за тем каждый день.
Когда долгие вечера у камина в кабинете Медузии стали для них жизненно важной частью дня. Когда их разговоры перестали касаться учебы, а перешли на искусство, книги, жизнь...
Когда они стали родными друг другу? В какой момент Медузия разрешила себе стереть границы и попросить называть ее по имени, без пафосного отчества? Когда Маша стала смотреть ей прямо в глаза и говорить напрямую все, что думает?
Когда эти отношения приобрели странные ноты любви? Материнской ли?

POV Медузии.
Выпускной нашего самого яркого курса – Гроттер, Склепова, Ягун… Личности с первого года учебы, умудрялись пять лет расцвечивать нашу жизнь неприятностями и бедами, сумасшествием и радостью. Как же быстро они все выросли… И даже Гроттер надела платье… Боже, даже Таня выросла, из храброй и безрассудной девчонки превратилась в женственную девушку. С ума сойти.
О, вот и ты появилась, маленькая моя…

Расплывчатые лица толпы - ненужный, смазанный фон. И ты в алом шелке платья на белой, молочной коже. И твои великолепные волосы собраны на затылке – ночью они каскадом рассыпятся по твоим плечам, когда я выну черепаховый гребень из прически. Тяжелые пряди будут пахнуть зеленым яблоком и розой, щекотать мне пальцы, пока я буду расчесывать их…
Как же ты выросла… Тебе уже пятнадцать, еще немного – и ты станешь совсем взрослой. Оставишь меня? А я смогу тебя отпустить? Вряд ли, малыш… Конечно, это все неправильно – нельзя было целовать тебя тогда, полгода назад.
Тебе нельзя было отвечать на мой поцелуй, а мне нужно было держать себя в руках, но… Уже ничего не исправить. И уже полгода, как я потеряла голову, как каждую ночь ты приходишь ко мне, как каждую ночь я схожу с ума, обнимая тебя, целуя твои светло-розовые губы, мягкие, как лепестки чайных роз.
Какая ты для меня?
Нежная, белая кожа – все вены видны, светло-голубые, прозрачные глаза – ледяная озерная вода, чуть вздернутый носик – россыпь мелких веснушек, зубки-жемчужинки – укусы на моих плечах…
И имя – тихий шепот в ночи, сухими губами по груди, золотом волос по щекам, алою кровью по белым рукам.

Медузия опустила лодыжки в теплую воду. Ветер откинул волосы с лица женщины, она улыбнулась – нежно, тепло, как умела только она одна, как улыбалась только Маше.
Маша шла вдоль кромки воды, навстречу Меди. Ее длинные волосы развевались на ветру жидким, блестящим золотом – девушка походила на ангела, эльфа, кого угодно, но не смертного человека.
Феклищева подошла к Медузии и тихо шепнула:
- Я люблю тебя…
Ветер носил по побережью солнечным искры и соленый запах моря, песочную пыль и ноты зеленого яблока и роз…